А. Амарсайхан. Нельзя

Перевод рассказа А. Амарсайхана «Болохгүй»

Хамарын-хийд, Восточногобийский аймак, Монголия

Было это во втором классе. Мы с моим одноклассником Болдом и ещё одним моим товарищем Эхнэ малевали на школьном крыльце угольком какую-то битву, а стоявший сбоку у крыльца директор Дагдан, повернув голову, закричал на нас:
— Нельзя марать землю! Только землю замараешь, и всё — буддой тебе не стать!
После этого его образ постоянно стоял у меня перед глазами, и даже ночью я иногда просыпался в слезах.
Вскоре был детский праздник, на котором устроили конкурс рисования мелом, проводившийся на асфальтовой площадке перед школой. Я пихнул Болда:
— У нас же директор на земле не рисует, вроде бы? — в то время как ему, наблюдающему, как тот вместе с учителем рисования и завучем ходит среди детей, безмолвно думалось о том же самом. Директор Дагдан не только то и дело одобрительно гладил по голове старательно марающих землю детишек, но и, бочком приблизившись к начальнику Чимэгу, присел и сам попытался нарисовать цветочек.
Я тогда решил, что лишь во время игры детям нельзя марать землю, но во время урока или конкурса это — дело житейское.
В том году я ездил отдыхать к дяде. Приглядывая за овцами, я прилёг, уставившись глазами в прекрасное далёко, и вдруг услышал:

— Не клади камень под голову! Будешь класть камни под голову — и всё, не бывать тебе буддой — забранился на меня дед Дандгай. Как будто дурной знак подкладывания под голову камней прямо-таки обнажил моё злостное нежелание становиться буддой! Тем же вечером я увидал, как Дандгай почивает, подложив под голову свою табакерку из дымчатого нефрита с коралловой крышечкой.
— Дандгай! А вы сами камень себе под голову подложили!
— Ты смотри, осёл говорящий, ещё о приметах толкует! — заворчал он, подымаясь, чтобы дать мне подзатыльник. Ему поддакивала его старуха:
— Не вздумай никогда дерзить старшему!
Вечером у дяди собрались взрослые и, чавкая и причмокивая за борцами и мучным, повели разговор о том, что аймачные дети совсем не знают обычаев. «Это первое дело. Такие вещи надо знать назубок… Чему только учился?…» — то и дело подтрунивали они надо мной. «Когда кушаешь, чавкать и причмокивать некультурно!» — вертелось у меня на языке, но, живо представляя себе окрик «нельзя!» и очередной выговор, я сидел, язык прикусив.
В худоне нет раковин для умывания. А держа одной рукой железный ушат, пытаясь при этом другой рукой умываться, было невозможно. Поэтому внучка Дандгая Нара, предложившая лить мне воду из ушата на руки, стала поистине лучом света в тёмном царстве. Но однажды утром за этим занятием нас застал дядя.
— Прекратить! Первое занятие не желающих становиться буддой — это умываться, прося других лить тебе воду! — закричал он.
Не прошло и трёх суток в худоне, как я затосковал по дому. Я делал не так решительно всё. В дэли нараспашку, с закатанными рукавами в айл заходить нельзя. Шапку надевать набок — тоже нельзя. Заворачивать голенища сапога опять же нельзя — оказывается, потому, что заключённые выворачивают голенища для того, чтобы демонстрировать бирку. Если испачкался жирным мясом — вытирать рот бумагой нельзя. Это оттого, что люди, отрекающиеся от становления буддой, вытирают рот бумагой.
«Что же, вытирать теперь рот прошедшим через несколько сот человек грязнущим платочком? Или вот, к примеру, прямо надетая кепка с козырьком легко слетает с тебя, когда ты скачешь верхом. Конь испугается её, сбросит тебя на землю, а там и копытом получить недолго, разве не так?» — так и кипело внутри меня, но говорить им об этом было бесполезно.
Тем летом папа, где-то надолго задержавшись, наконец приехал и забрал меня. Каждый раз, как только наступало лето, я, желая вволю поездить на лошади, приезжал в худон и, скучая по дому, день за днём выслушивал эти непрекращающиеся «нельзя». Потом худонские «нельзя» стали мерещиться мне почти повсюду. В аймаке, впрочем, родители не говорили мне «нельзя» на каждом шагу.
Энхэ, не вняв директорскому «нельзя», изрисовал тогда картинами сражений всё, что только попало ему под руку: крыльцо, ступеньки, площадку. Теперь знаменитый художник. Говорят, ради его портретов люди приезжают к нему с других концов земли.
У Болда вся жизнь «нараспашку». Слышал, что сконструированные им рубашки с закатанными рукавами, сапоги с отвёрнутыми голенищами и распахнутые пальто завоевали пятое место на каком-то международном конкурсе. Эти двое, как говорится, и правда «из золотой чаши пьют».
Три года назад, когда Болд прислал мне свои фотографии, на одной из которых он голышом нежился в воде, прислонив голову к кромке отделанного малахитом бассейна, я, подумав: «Мой бедный друг, он положил голову на камень и подкопал корень своих добродетелей», быстренько постучал по дереву.
Ну а я что — пасу дядин скот, обзавёлся несколькими собственными овечками, ни дня свободного. Женился на Наре, дети пошли хорошенькие…
Думая так, я лежал и не заметил, как к нам, кашляя, зашёл дядя. Бросив на меня тяжёлый взгляд, он произнёс:
— Не лежат, положив руки на голову, сколько раз говорить! — и повернулся к детям.
Бедняжки, как пугливые зайчата, уставились на него во все глаза.
— Кто чашку опрокинул? Кто чашку опрокинул, добродетель свою опрокидывает! — прикрикнул он на их и вышел.