Дилова-хутухта о Джа-ламе

Вот что пишет монголист Дон Кронер в своей работе о Джа-ламе, ссылаясь при этом на воспоминания Дилова-хутухты Жамсранжава:

Дилова-хутухта Жамсранжав

По-видимому, Дамбийжанцан отправился в Тибет из Улясутая - после того, как едва избежал там ареста - пешком и с котомкой на плечах, что, похоже, означало, что в те времена он был ещё не на коне.  Тем не менее он утверждал, что у него с собой множество золотых монет. Скорее всего, в первую очередь он посетил монастырь Кумбум (чтимый как место рождения Цонкапы, основателя школы гелуг) в Синине, что в нынешней китайской провинции Цинхай, а затем отправился в Кукунор, - область, населённую монголами-хошоутами (мы помним, что он уже бывал там раньше, когда ушёл из бассейна Или). Здесь ему как-то удалось собрать караван из нескольких верблюдов и погонщиков, и он направился в Лхасу, якобы в паломничество. На верблюдах были навьючены тюки, настолько тяжёлые, что ни один человек, - ни даже сам легендарный силач Дамбийжанцан, - не мог поднять их в одиночку. На ночь он постоянно распоряжался помещать их в собственную палатку, и спал всенепременно рядом с ними.

Перед прибытием в Лхасу он объявил, что его зовут Дава и что он - "шаброн", что Дилова определяет как "младший класс перерожденцев". В то время в Лхасе была особая служба, называемая Девашун, принимавшая на хранение имущество паломников, их подношения и драгоценности, которые они привезли с собой. Имущество, сданное туда, могло выступать в качестве залога для займов. Дамбийжанцан разместил у них два из своих тяжёлых тюков. Что любопытно, в течение нескольких недель с караванами прибыло ещё несколько ящиков, адресованных Дамбийжанцану и помещённых в то же хранилище. Время от времени Дамбийжанцан демонстрировал содержимое этих ящиков, доставая из них пригоршни золотых монет - то чтобы расплатиться за дорогой шёлк, то на подарок какому-нибудь чиновнику из правительства. Вскоре Дамбийжанцан прослыл важным, даже в чём-то таинственным ламой, и уж во всяком случае очень состоятельным паломником.

Наконец на приёме у тибетского начальства он испросил разрешения совершить паломничество к святыням Тибета. Заодно он попросил выдать ему кредитные бумаги, позволившие бы ему обменивать их на деньги в каждой из областей страны, которые ему предстояло посетить в ходе паломничества. Под обеспечение таких бумаг он предъявил документы об имуществе, выданные ему в Девашуне. Отправившись в паломничество, Дамбийжанцан менял эти бумаги на деньги во всех  пересекаемых им районах. В качестве проводника с ним разъезжал монгол по имени Нейтен, бегло говоривший по-тибетски. В какой-то момент он заявил Нейтену, что его услуги больше не нужны и что он может возвращаться в Лхасу, а он завершит паломничество самостоятельно и вернётся в Лхасу сам. В Лхасе Нейтен Дамбийжанцана так и не дождался.

В то время действовал порядок, что имущество могло храниться в Девашуне не дольше одного года. Если долги, взятые под залог этого имущества, не бывали выплачены в срок, то имущество могло быть затребовано и присвоено заимодавцем. Дамбийжанцан не вернул ни одного долга, но он сумел произвести впечатление столь влиятельного, обладающего настолько широкими связями человека, что к его ящикам не прикасались целых два года. Естественно, в тех тяжеленных, неподъёмных ящиках оказались только булыжники.

Видимо, прошлый инцидент с убийством к тому времени был уже забыт, и на этот раз Дамбийжанцан явился в Тибет уже за поживой. Как бы там ни было, но осенью 1891 года он вернулся в Монголию, щедро раздавая золотые монеты бедноте.

Между тем шведский миссионер Франц Ларсон,  проживавший в Монголии, как известно, в то же самое время, что и Джа-лама, в своих воспоминаниях приводит удивительно похожую историю о другом ламе-монголе:

Сын одного из моих старых учителей проворачивал одно тёмное дельце за другим, но, тем не менее, получал повышение за повышением на ламаистской лестнице вплоть до сего времени, сделавшись уже важным сановником и объектом почти что божеского преклонения, и всё из–за его невероятной везучести. Однажды он задумал закупиться одеждой, едой и другими товарами в Калгане. Он приехал на стойбище людей, слывших преданными поклонниками ламаизма, и потребовал от этой семьи человека в погонщики своей бычьей подводы, идущей в Калган. Незадолго до въезда в город он взял из пересохшего русла два речных камня и завернул их в бумагу. Размером они были примерно как те слитки серебра, что использовались тогда вместо денег. Он спрятал их в свою кожаную дорожную суму. Добравшись до Калгана, он заявился на дом к главному китайскому купцу и попросил позвать начальника. Когда тот вышел, он вежливо поприветствовал его и попросил его об услуге – присмотреть за своими деньгами. Купец принял у ламы сумку и запер её в своём сейфе для наличности.

Лама знал, что по городу тотчас же пройдёт слух, будто он оставил свою тяжёлую денежную суму у главного китайского купца в городе, так что он ходил из лавки в лавку и брал всё, что пожелает, в кредит. Погрузив всё накупленное в повозку, он отправил её и погонщика обратно в Монголию, а сам остался на пару дней, которые потратил на озабоченные расспросы насчёт нынешнего курса серебра к наличности в лавках всех местных менял. И вот, когда повозка оказалась уже на значительном удалении, он незаметно выскользнул из города.Купец прождал возвращения ламы два дня; затем, в присутствии остальных купцов, кредитовавших ламу, он открыл сумку и обнаружил в ней всего лишь два булыжника.

Надо думать, что обе истории относятся (либо их относят) приблизительно к одному времени, не говоря уж о том, что и тому, и другому мемуаристу они могли стать известны не иначе как по рассказам, и включают явно додуманные детали. Ладно ещё ларсоновский пересказ - история касается сына его собственного учителя монгольского языка, от которого он наверняка её и услышал. Но как могло стать известно, что Джа-лама "демонстрировал" своё "богатство", "доставая" из тюка золотые монеты, - ведь это мог видеть не иначе как какой-нибудь служащий Девашуна? Слова Джа-ламы монголу Нейтену о том, что, мол, возвращайся в Лхасу, а я вернусь сам, мог передать не иначе как сам Нейтен. Откуда такая осведомлённость - результаты расследования тибетских властей, проведённого после разоблачения аферы? В общем-то, Жамсранжав лично три года провёл в Тибете и гипотетически мог ознакомиться с ними, но то было более чем через сорок лет после событий. Кроме того, если личность Джа-ламы была установлена ещё тогда, то странно, почему эта история не стала известна в Монголии - ведь между странами шёл нескончаемый взаимообмен - торговцы, паломники - и не подмочила репутации "нового Амурсаны"? А если в Тибете сразу не поняли, что это был Джа-лама (что скорее всего, тем более что он, как явствует из истории, представлялся другим именем), как установили это спустя десятилетия?

Да и неужели тибетские чиновники Девашуна были настолько наивны, что приняли имущество, заявленное как золото, даже не проверив? Ведь Джа-лама напоказ звенел монетами якобы "из ящиков" уже после того, как поместил их на хранение? Чересчур уж много фольклорного и нереалистичного в этом рассказе.