Хотя фантастичность, неверифицируемость и туманность сведений из этих двух книг Иллиона, а также их беллетристический характер и предотвратили их широкое использование в научном обороте, эти же особенности, очевидно, обусловили и отсутствие их полноценной академической критики. Это обстоятельство позволило тибетским опусам Иллиона долгое время держаться на плаву, избегая явных разоблачений. В результате даже сегодня можно встретить упоминание его работ в буддологических исследованиях без указаний на то, что это — чисто художественные произведения. Так, например, в статье буддолога А. Берзина «Ошибочные западные мифы о Шамбале» (1996; ред. от 2003 г.) Иллион без обиняков называется «немецким исследователем, путешествовавшим по Тибету в начале 1930-х годов», а его «Тьма над Тибетом» рассматривается в ней в одном ряду с публикациями Дэвид-Неэль.
Действительно, пытаться уличить Иллиона в фальсификации — задача сравнительно сложная. Дело в том, что в «Тьме над Тибетом» мы не находим сколько-нибудь внятных географических привязок или упоминаний контактов с людьми, известными по другим источникам — следовательно, проверить эти сведения попросту невозможно. Нет у Иллиона и наблюдений, подобных, скажем, тем, что содержатся в заметках Г. Цыбикова, о повседневной жизни загадочных иноземцев, обычно столь любимых западным читателем. Вместо них автор сообщает им набор этнографических банальностей: тибетцы едят цампу, ездят на яках, одеваются в чупы. Эти пробелы автор объясняет трудностью ведения записей, нисколько, впрочем, не поясняя характера этих трудностей. Вместо этого он обильно и совершенно не к месту уснащает текст тибетскими словами и предложениями, состоящими из трёх-четырёх слов — стараясь добавить тому, о чём он пишет, то ли достоверности, то ли экзотики. Обычно это выглядит у него так: «Точно так же, как ты ешь свою ячменную пищу, а животные едят ца („траву“ — читаем в сноске), так и короба, использующиеся белыми людьми (то есть автомобили), едят огонь»; «Долма написала очень длинный йиг, — сказал Нарбу».
Откуда вообще Иллион мог знать язык? Возможность продемонстрировать свои осторожные знания тибетского ему могло дать знакомство, например, со словарями и учебником тибетского языка немецкого тибетолога Генриха Йешке, вышедшими в конце XIX века и с тех пор несколько раз переиздававшимися.
 |
| Т. Иллион |
Йешке был известен не столько своими лингвистическими исследованиями, сколько своей работой в составе протестантской миссии в Тибете и переводом Библии на тибетский. По-видимому, подобная слава не оставила Иллиона равнодушным, и всё своё повествование он построил вокруг разговоров с каждым встречным о Боге, душе и спасении. При этом надо отметить, что сложно сказать точно, какие именно религиозные взгляды разделял сам Иллион. Он постоянно говорит о Боге и о Дьяволе, однако ни разу не упоминает о Христе, а слово «Спаситель» употребляет только в негативном контексте. Скорее всего, он придерживался некой собственной парахристианской системы взглядов, не принадлежа к какой-либо церкви, деноминации или оккультному кружку. В тексте при каждом удобном случае он постоянно подчёркивает свой «независимый взгляд на духовные материи», называя себя «устремлённым правдоискателем» и подчёркивая, что у каждого человека должен быть свой собственный путь, путь осознания определённых духовных максим.
Этот-то его персональный путь — в его случае путь раскрытия его собственной душевной индивидуальности во взаимоотношении с Богом — и составляет сюжетную линию «Тьмы над Тибетом». Иллион рассуждает о концепции индивидуального «я» и о Творце в полемике с буддийской теорией анатмавады (отсутствия индивидуальной души) и понятием пустоты, которые, безусловно, составляют прекрасную канву для подобного рода размышлений. Достаточно вкратце описать ход событий, описываемых Иллионом, чтобы увидеть их искусственный характер, подчинённый общей задумке автора.
«Тьма над Тибетом» начинается с бегства Иллиона от банды разбойников, от которых он увёл молодого тибетца с диковинным именем Ке Шу Ха Ру. Попутно автор рассказывает юному сообразительному дикарю о чудесах западного быта и о Боге. Во время ночной стоянки тибетец бесследно пропадает, а Иллион оказывается в некоем монастыре, где наблюдает сцену сошествия духов к оракулу, а также рассуждает о «коллективном сознании». После этого Иллион знакомится с девушкой Долмой и смотрит вместе с ней религиозный спектакль, в ходе которого главный герой-семьянин, проповедуя самоотверженность, отдаёт крысам сперва всю еду, а затем и собственного ребёнка. Долма рассказывает ему о существовании некоего Сокровенного города, где живут члены тайного оккультного братства. Благодаря её рекомендательному письму он знакомится с управителем (дзонгпоном) неназванной провинции — членом этого братства. Управитель, Нарбу, поражённый умом и образованностью Иллиона, после длинного разговора о нумерологии тут же предлагает ему свою протекцию для попадания в Сокровенный город Тайной долины, где правит Князь Света. В придачу он дарит ему крупную сумму денег и на «грубо нарисованной карте Тибета» указывает эту сверхсекретную локацию.
В этом подземном городе автор рисует картину, знакомую нам по множеству антиутопий: безликие люди, похожие на автоматы и друг на друга, выполняют рутинную работу. Они воздерживаются от эмоций и от умственной работы, и внешне напоминают трупы. Правитель и глава братства, Князь Света, называемый также Мани Ринпоче, предлагает Иллиону войти в братство, получив сразу одну из высших степеней. Тот отказывается, чувствуя неприязнь к общей обстановке. Случайно он забредает на кухню и видит там разделку человеческих трупов, после чего изгоняет Князя Света именем Творца и бежит из города.
После Иллион попадает на Гору Простоты, в обитель наставника по имени Обходительный Друг. Сначала автору нравятся его проповеди о бесполезности постов и противоестественности магии, но постепенно он понимает, что учение Друга об абсолютной пустоте, о том — что всё есть лишь отражение «я», о всеобщей любви и недеянии, о том, что необходимо совершенствовать свое самосознание до божеского уровня, — это заблуждения, навеянные Дьяволом. Видя «совершенно пустые, безжизненные» глаза Друга, Иллион понимает, что тот стал инструментом в его лапах, и бежит с Горы Простоты. Оказавшись на кладбище в окружении чёрных магов, он спасается от них воззванием к Создателю.
Под конец, претерпев в пути испытания в смирении перед божьей волей, а также для своей собственной силы воли, едва не погибший Иллион наконец оказывается у очередных безымянных отшельников-теистов, которые и исцеляют его. Эти отшельники, в противовес описанным выше оккультистам-«ловцам душ» и простецам-«уничтожителям», не отвергают личное «я», однако ведут себя и действуют самоотверженно, и такое сочетание Иллиону наконец кажется оптимальным. Книга завершается патетическим восклицанием об обманном спектакле, в который превратился мир, бунтующий против своего Творца.
Чисто литературный, художественный характер текста лишь подчёркивается частыми упоминаниями автором героев Шекспира и Гёте. Глава о тайном подземном городе и оккультном ордене, благодаря которой книга Иллиона приобрела такую известность, напоминает одновременно антиутопию «Мы» Замятина и «Тени над Инсмутом» Лавкрафта, вышедшие незадолго до «Тьмы над Тибетом»; номенклатуру Иллион, кажется, практически впрямую позаимствовал из теософской литературы. Однако с буддийской литературой, которой Иллион так горячо оппонирует, он, по всей видимости, был знаком очень слабо.
Действительно, в тексте нет ни одной прямой цитаты из буддийского канона или комментаторской литературы, иллюстрировавшей бы положения, которые он старался опровергнуть. Представление Иллиона о буддийском вероучении можно продемонстрировать приводимой им в тексте «цитатой» из религиозного спектакля, на котором он якобы присутствовал: «Жизнь плоха. Жизнь — лишь страдание и боль. Нет ничего реального. Всё — нереально. Уничтожение — вот цель». Сам того не сознавая, автор транслирует одну из так называемых «крайностей», которых избегает буддийское воззрение срединности, а именно — крайность нигилизма, то есть отрицание реальности чего бы то ни было (другая крайность — это признание за вещами собственного, независимого и вечного существования).
Справедливости ради следует заметить: одна настоящая цитата у него всё же присутствует. Это знаменитое четверостишие самого Будды, которое он произнёс в ответ на просьбу изложить его учение в сжатом виде, можно найти в «Дхармападе». В передаче Иллиона оно звучит так: «Поощрение к благому. Увещевание к избежанию зла. Совет очищать сердце — таков закон буддиста».
Даже в несколько искажённом виде эта цитата очень явно контрастирует со всем тем, что Иллион старается выдать за воззрения тибетского буддизма. Но и здесь — очевидно, в попытке продемонстрировать свою осведомлённость в языках, он допустил несуразность, сообщив, что лама, декламировавший эти строки перед народом, две последние строчки произнёс на санскрите (хоть и «с выраженным тибетским акцентом»). Между тем, в школе гелуг это четверостишие входит в состав чрезвычайно распространённой «Тройной ежедневной молитвы» (тиб. rgyun chags gsum pa), знакомой каждому мирянину. Разумеется, обычно она целиком произносится по-тибетски, и никакого смысла читать его на незнакомом языке перед зрителями не было: известно, что санскрит в практике тибетской Ваджраяны используется лишь при начитывании мантр и дхарани — и никогда при чтении молитв и вероучительных текстов. К тому же Иллион, давая в тексте свою транскрипцию классической цитаты, привёл её палийский, а не санскритский вариант.
Представляя своим читателям карикатурное изображение тибетского буддизма, автор попутно не забывает бросить камень и в огород западного христианства, приписывая тибетцам ряд черт и обрядов, идентичных тем, что встречаются в католичестве. Тут, вероятно, сказалось влияние одно время популярной в Европе теории о том, что тибето-буддийская религиозная система, с её монашескими орденами и Далай-ламой во главе, была заимствована с Запада посредством общения тибетцев с католическими миссионерами. Так, например, Иллион заставляет членов тибетского «оккультного братства» во время обряда «причащаться» комочками рисовой каши и «кроваво-красной» жидкостью, а от ламы-участника спектакля мы слышим такие неожиданные рассуждения в ответ на жалобу кающегося грешника о том, что он много грешил в прошлой жизни: «Я доволен, что ты грешил, ибо более счастливы три грешника, которые каются, нежели триста, кто не кается, ибо не грешили». В одном месте Иллион проводит и прямую параллель между тибетским буддизмом и католичеством, заявляя, что обе эти религии специально поощряли верующих не мыться, так как вода, согласно его объяснениям, смывает «магнетизм», нагнетаемый священниками среди покорной паствы.
Не ограничиваясь заимствованиями обрядовых и вероучительных элементов из христианского набора, Иллион вводит в свой текст и образцы европейской антирелигиозной сатиры, выдавая их за тибетские. Так, например, он поступил с расхожим анекдотом о человеке, который украл у священника гуся и пришёл к нему исповедоваться («- Каюсь, я украл гуся. Как мне быть? — Тебе следует вернуть его хозяину. — Берите вы его! — Нет, мне его давать не нужно, отдать надо тому, кому он принадлежит. — Я уже пытался ему отдать, да он не берёт. — Ну что ж, тогда можешь оставить гуся себе». Так вор и гуся украл, и душу грехом не обременил»). Иллион заменил священника на ламу, его гуся — на «ценную вещь», и вложил этот рассказ в уста тибетки Долмы, которая приводит его в пример того, как можно обмануть, не говоря ни слова формальной лжи.
Кто-то может счесть этот рассказ бродячим сюжетом, кто-то вообще не придал бы ему особого внимания в общем контексте книги. Между тем, в этом анекдоте и рассуждениях, которыми он обрамлён в тексте, скорее всего, содержится разрешение обстоятельств появления самой книги «Тьма над Тибетом», автора которой с самого начала её появления подозревали в подлоге.
На первый взгляд, конечно, никакой загадки и нет: Иллион, пользуясь всплеском интереса к Тибету, написал книгу о тибетском оккультизме, выдав её за описание настоящего путешествия для большего коммерческого успеха. Кстати сказать, очень похожим методом через 20 лет после публикации «Тьмы над Тибетом» воспользовался британский писатель-мистицист С. Хоскин, писавший под псевдонимом «Лобсанг Рампа». Однако в случае Иллиона мотив для мистификации представляется иным. В описании диалога с Долмой он пишет:
«Есть люди, говорящие неправдивые вещи, — заметил я, — но бесконечно хуже этого, когда некто выставляет факты в ложном свете и создаёт неверное впечатление без произнесения настоящей, формальной лжи. Это — вещь дьявольская, и на деле она оскорбляет Создателя гораздо больше откровенной лжи».Чуть позже он прямо говорит, что «невинная ложь» предпочтительнее «формальному отсутствию лжи». Надо думать, образ тибетского буддизма, столь красочно и увлекательно поданный в 1930-х западному обществу целой плеядой путешественников — подёрнутый романтическим флером, снабжённый ворохом чудесных историй, рассуждениями об этике и философии, якобы более глубоких и правильных, чем западные, казался Иллиону обманчивым даже несмотря на то, что свидетельства о них исходили от тех, кому удалось увидеть и узнать о них непосредственно. В философии буддизма — с виду такой благородной и точной, Иллион рассмотрел страшную угрозу для человеческой души. В такой оценке он оказался полностью солидарен с абсолютным большинством христианских богословов и философов, писавших о буддизме. Впрочем, причину этой негативной оценки он отыскал весьма оригинальную:
«Творение не должно переступать своих границ, — сказал я, — пытаясь быть подобным Богу. Если существо делает так, оно поступает как ангелы, которые взбунтовались против своего Создателя. Есть два различных типа безличностности — а именно, существо и сущность. Первое — принадлежность творения, второе — Творца. Сущность — это абсолютная безличностность, где исчезает всякое различие между „я“ и „не-я“. Для существа это недостижимо. — Что случается с человеком, когда он пытается достичь этого состояния? — спросила Долма. — Он совершает величайший и смертельнейший грех против Создателя».Таким образом, Иллион попытался предостеречь читателей о тайной опасности, скрытой, по его мнению, в буддийской философии, которая в призывах к стиранию индивидуальности, к «пустоте» и «уничтожению» является хулой на Бога-Творца и созданный им мир. Его выраженная антибуддийская позиция резко контрастирует с отношением авторов большинства известных западной публике как документальных, так и художественных произведений первой половины ХХ века, посвящённых тибетской теме, и это обстоятельство делает книги «Тайный Тибет» и «Тьма над Тибетом» примечательным фактом в истории знакомства Запада с тибетским буддизмом.
С книгой можно ознакомиться тут.
Немалый вклад в развитие медицины занесли и в Месопотамии. Именно там придумали количество весомых технологий приготовления целебных средств: кипячение, фильтрация, растворение. К тому же адепты этой древней страны уже понимали связь между приемом медицинских и приемов пищи. И то, – именно в Вавилоне, как части Месопотамии, существовала обязанность за ошибочное лечение пациента cdmarf. До сего суды над врачами не проводились.
ОтветитьУдалить